Глава 1. Отрицание.
Первая стадия терминальной болезни – отрицание и неприятие самого факта болезни.

Как сквозь толщу воды, до Лиллиан доносился озабоченный голос доктора Келлера:
- Миссис Стюарт! Миссис Стюарт, - он поднялся из своего кресла и, подойдя к ней, взял в свои руки ее, вмиг ставшие ледяными, ладони, - Лиллиан, вы слышите меня?
Сердце девушки колотилось, как бешеное, перед глазами стояла пелена, а смысл слов доктора доходил с трудом. Она подняла на него глаза:
- Рак? – она недоверчиво покачала головой, - У меня не может быть рака. Мне всего-то двадцать семь лет… Это какая-то ошибка.
Лицо доктора Келлера потемнело, голос дрогнул. Работая столько лет в больнице, он так и не научился тому цинично-равнодушному взгляду на мир, позволяющему без содрогания наблюдать за тем, как рушится привычный мир людей, когда сообщаешь им подобные новости:
- Лиллиан, эта болезнь не выбирает между мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, богатыми и бедными… - вернувшись за свой стол, он снова внимательно пролистал бумаги, аккуратной стопкой лежащие перед ним, - Вероятность ошибки, конечно, существует, но она крайне низка, - он вынул карточку из выдвижного ящика стола и положил перед собой, - У вас в последнее время была повышенная утомляемость, слабость?

Лиллиан хмыкнула, краешки ее губ приподнялись в недоверчивой улыбке, однако глаза так и остались испуганными:
- Доктор, у меня двухлетняя дочка. Она просыпается в семь утра, и первое, что она произносит, открыв глаза: «Мамочка, поиграй со мной!». Мой день заполнен до такой степени, что я иногда и поесть не успеваю. Я и похудела из-за этого… - она опустила взгляд на свои острые ключицы, затем подняла к глазам худенькую руку с тонкими пальцами, на одном из которых болталось массивное кольцо с розовым бриллиантом в несколько карат – подарок Майкла в честь помолвки.
Доктор Келлер что-то отметил в карточке и снова вопросительно посмотрел на молодую женщину:
- Апатия?
- Апатия, нежелание подниматься по утрам… Все это у меня осталось еще от послеродовой депрессии, - на мгновение девушка замялась, словно раздумывая, стоит ли посвящать доктора в такие подробности. Затем, опустив глаза, тихо произнесла, - Видите ли, после рождения Алисии мне пришлось отказаться от многих привычных и важных для меня вещей. Отказаться карьеры – я больше не могла работать, потому что мой муж был против няни для малышки. Он считает, что ребенка должна растить мать. Отказаться от личных интересов – я больше не могла делать то, что мне нравится, есть то, что мне нравится, и даже носить то, что мне нравится. Отказаться от подруг – да что там говорить, большинство из них сами с легкостью отказались от меня – с появлением ребенка я радикально изменилась. Вся моя прежняя жизнь меньше, чем за год, перевернулась с ног на голову… Это не плохо, нет, - ее глаза виновато взметнулись на сидящего перед ней мужчину, - Не подумайте, что я несчастлива… Лисси – это самое лучшее, что у меня есть. Просто… Просто мне нужно время, чтобы привыкнуть к этой новой жизни…
Доктор Келлер понимающе покачал головой, снова что-то записывая:
- У вас были боли? Может быть, тошнота?

Девушка сцепила пальцы, сжав их так, что побелели костяшки, и кивнула:
- Возможно. Но я не обратила на них внимания… Слишком много хлопот с ребенком, чтобы волноваться из-за некстати заболевшего живота, - недоверие в ее глазах сменилось ужасом. Ужасом осознания. События последних месяцев, на которые она старательно закрывала глаза, не желая воспринимать всерьез… Они, словно картинки калейдоскопа, беспорядочно мелькающие, а потом вдруг складывающиеся перед удивленным взором, во вполне осмысленное законченное изображение, неожиданно вспомнившись, выстроились перед ней. Легкая тошнота, появившаяся несколько месяцев назад. Небольшая слабость, появившаяся месяц назад. Боль, сбившая ее с ног, вчера. Собранные воедино, в одно время и в одном месте, они вдруг обрели особый, пугающий смысл.
Эндрю Келлер мягко посмотрел на Лиллиан:
- Миссис Стюарт, я перечислил вам сопутствующие симптомы заболевания. Учитывая результаты ваших анализов, можно почти с уверенностью сказать, что у вас… - заметив ее взгляд, в глубине которого плескались ужас и растерянность, он осекся, - Я назначу вам консультацию специалистов-онкологов, - с этими словами он достал бланки направлений и принялся заполнять их.
- Нет, - неожиданно твердо произнесла она. – Это какая-то ошибка. Анализы крови могли и перепутать… А… Я пойду к другому врачу, – девушка резко встала, с грохотом отодвинув кресло, - Я снова сдам все анализы. Я докажу, что вы ошибаетесь. Простите, что отняла у вас время.
- Но Лиллиан, - встревожено вскинулся доктор Келлер, - В вашем случае промедление опасно. Это может убить вас.
- Нет, - отчеканила Лиллиан, выходя из кабинета, - Вы ошибаетесь, я не больна!

Стараясь унять бешено колотящееся сердце, едва не падая, она вышла из кабинета, и обессилено прислонилась спиной к холодной стене. Больница просыпается рано, и теперь всюду кипела жизнь - медсестры, торопливыми шагами переходящие из палаты в палату, доктор со стайкой врачей-ординаторов, совершающие утренний обход, пациенты, степенно вышагивающие по коридору, приветливо здоровающиеся со знакомыми из соседних палат и дружелюбно кивающие врачам и медсестрам. Девушка дрожащими пальцами вынула из кармана мобильный телефон и, с трудом попадая по клавишам, набрала несколько цифр.
- Мобильный телефон выключен или находится вне зоны досягаемости, - раздался равнодушно-холодный голос из трубки.
Она снова и снова, несколько раз подряд набирала номер, надеясь, наконец, услышать родное «Алло…». Снова и снова слыша в ответ: «Мобильный телефон выключен… Выключен… Выключен…». В отчаянии Лиллиан нажала на кнопку отбоя, и, глубоко вздохнув, набрала номер матери. Она ответила почти сразу же - девушка услышала низкий, с мягким южным акцентом, голос миссис Хэмптон:
- Здравствуй, родная. Ну, как ты?? Ты не поверишь, что сегодня учудила Алисия. Она…
- Мам, я должна кое-что сказать тебе…

Желтое такси медленно пробиралось сквозь вечные пробки – такой же символ Нью-Йорка, как и поверженные несколько лет назад Башни-Близнецы и тянущийся к небу Эмпайр Стайт Билдинг. Водитель, жизнерадостный турок средних лет, в зеркало заднего вида разглядывал свою пассажирку маслеными глазами. То, что он видел, ему очень нравилось. Красавица, с медно-рыжими волосами, нежной кожей молочного оттенка, и отличной фигурой, хотя, на его вкус, она могла бы быть и более округлой. Какого цвета глаза девушки он рассмотреть не мог. Она села в его такси, устроившись на самом краешке сиденья, и зажав узкие ладони между коленями. Она села в его такси и, с отсутствующим видом назвав адрес, тут же отвернулась к окну и вот уже несколько кварталов не поворачивала головы.
- И што такой красывий дэвущка такой печальний? – озадаченно пробормотал он себе под нос. Решив немного поднять настроение и себе, и странной пассажирке, он включил старенькую автомагнитолу, капризно соглашающуюся работать через раз, и вставил свою любимую кассету. Салон наполнили дробный стук нагары (1), и мелодичный перезвон струн багламы (2). Девушка вздрогнула, и едва заметно поморщившись, повернулась к водителю, который, довольный произведенным эффектом, пританцовывал, сидя на месте, и напевал вполголоса незамысловатые слова песни.
Anlat bana seni aklım takıldı
Aklım takıldı fikrim takıldı
Yeşil gözlerine aklım takıldı  (3)
Мужчина, покачивая головой в такт музыке, взглянул в зеркало заднего вида, поймав ненароком взгляд незнакомки. На самом дне зеленых, как мох, глаз девушки, плескалось столько боли и отчаяния, что он тут же, умолкнув, убавил звук магнитолы, и уставился на дорогу перед собой.

Лиллиан, сжавшись в комочек на заднем сиденье автомобиля, изо всех сил старалась не разрыдаться. Все, что буквально свалилось ей на голову в это страшное утро, разрушило ее мир до основания, не оставив камня на камне. Тайфуном ужасная новость пронеслась по ее прошлому, настоящему и будущему, не оставив ничего, кроме осколков надежд, руин планов и развалин мечтаний. «Не плакать ни в коем случае… Не рыдать ни за что… Не биться в истерике ни при каких обстоятельствах, - как мантру, как молитву и самовнушение, повторяла она про себя, пытаясь удержать предательски подступившие к глазам слезы, уже готовые хлынуть ручьем, - Дома. Я смогу выплакаться дома. Там, где никто меня не увидит…».
Девушка удивленно посмотрела на водителя, когда он, лихо припарковавшись у подъезда престижного жилого дома на Пятой авеню, и обернувшись в пассажирке, громко объявил:
- Прыехали.
Она расплатилась, и, словно во сне, вышла из машины на ватных негнущихся ногах, вошла в роскошный, отделанный сияющим, натертым до блеска, мрамором, холл, и рассеянно кивнув швейцару в знак приветствия, нажала на кнопку вызова лифта, который, словно нарочно, полз мучительно медленно, методично и скрупулезно отсчитывая этажи, оттягивая еще на несколько бесконечно долгих минут момент, когда наконец она сможет остаться наедине с собой. Все так же, как в забытьи, девушка поднялась на свой этаж, привычно повернула ключ в замке несколько раз, и, наконец, оказавшись дома, почувствовала себя в некоторой безопасности. Вещи, такие привычные, безмятежно-спокойные, ничего еще не знающие о страшном диагнозе, окружали ее. Девушка прислонилась спиной к входной двери, и опустилась по ней на пол.

В этот момент послышался громкий топот детских ножек, и в прихожую вихрем влетела Алисия. Ее рыжие волосы были растрепаны, щеки перемазаны шоколадом, голубое платьице украшали шоколадные же отпечатки ладошек, а гольфы спущены. В руках она держала пушистого, бывшего когда-то белым, котенка. Сейчас он тоже сплошь был покрыт шоколадом и теперь жалобно пищал, пытаясь удрать от своей маленькой подружки. Восхищенно взглянув на мать, малышка обернулась в сторону гостиной и громко прокричала:
- Бабушка, я же говорила, что мама пришла. Мама, ты чего, на полу нельзя сидеть. Я тебе говорю, не хулигань, а то больше пирожных не получишь, - речитативом, слегка картавя, проговорила она. Последнюю фразу она произнесла, обращаясь к котенку, и уткнувшись носом в его густую шерстку. Котенок, ловко извернувшись, умудрился вырваться из цепких пальчиков девочки, и, набирая скорость, рванулся в кухню. Через секунду там послышался шум, затем звон разбитого стекла. Алисия двинулась было в сторону кухни, но потом передумала, и деловито устроившись на полу возле Лиллиан, стала подтягивать гольфы, старательно пыхтя и высунув язык от усердия. Справившись с гольфами, она подняла к Лиллиан круглую мордашку с блестящими карими глазами, и поинтересовалась:
- А что ты мне принесла?

Губы девушки невольно дрогнули в улыбке. Она подхватила девочку на руки, крепко прижав к себе и поцеловав в макушку, и только тогда заметила свою мать, молча стоявшую в проеме двери, ведущей в гостиную, обессилено прижавшись к косяку. Руки ее были крепко прижаты к груди, губы крепко сжаты, а подбородок дрожал. Слезы одна за другой  катились по ее лицу, оставляя после себя блестящие бороздки в идеально наложенном макияже.
- Привет, мам, - выдохнула Лиллиан.

Поговорить им удалось только несколько часов спустя, когда Алисия, набегавшись, уснула в своей кроватке. Котенок, уже вымытый шампунем, дремал, устроившись у малышки в ногах, готовый сорваться с места при малейшем движении цепких маленьких пальчиков в его сторону. Лиллиан поправила одеяльце, сползшее с плеча девочки, и, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить ненароком дочку, вышла из детской.

Она вышла в кухню, где Эллин Хэмптон сидела, опустив голову на сложенные перед собой руки. Услышав шаги дочери, она подняла голову и всмотрелась в ее лицо, бывшее сейчас на удивление спокойным и безмятежным.
Эллин Хэмптон всегда невероятно гордилась дочерью. Едва девочку положили ей на руки в роддоме, она всегда знала, что ее малышка – необыкновенная, и ее ждет совершенно особенная судьба. Маленькая Лилли не разочаровала мать ни в чем. Ползать она научилась в 5 месяцев, ходить в 9 месяцев, а в год говорила уже очень чисто, убеждая мать в том, что она не ошиблась, убеждая всех окружающих, что ее дочь гениальна. Получая диплом об окончании школы с отличием, Лиллиан с сияющей улыбкой благодарила мать, сидящую в зале, заставляя ее плакать от умиления. Когда на девушку надели корону победительницы конкурса красоты, рассыпающую снопы искр от украшающих ее множества бриллиантов, она прямо со сцены, усыпанной цветами, громко объявила:
- Я хотела бы посвятить эту победу моей мамочке, которую я очень люблю, и благодаря которой я оказалась здесь!
Завоевав победу на Конкурсе красоты, ее девочка не забросила Университет подобно другим красоткам, похожим на беспечных бабочек-однодневок, а окончила его блестяще, получив диплом с отличием и восторженные похвалы преподавателей наряду с радужными прогнозами на будущую карьеру. Потом Лиллиан встретила Майкла, похожего на принца из волшебных детских сказок. Обожающего ее, носящего ее на руках, и бережно сдувающего пылинки со своей будущей жены. Они поженились и карьера девушки отошла на второй план, а потом, с рождением Алисии, и на третий. Но Лиллиан, казалось, была безмятежно счастлива и полностью довольна своей жизнью. А, значит, и она сама, Эллин Хэмптон, не видела причин волноваться и невероятно гордилась дочерью, сумевшей так удачно построить свою жизнь…

- Хочешь кофе, мам? – ровным голосом спросила Лиллиан, доставая из шкафчика кофемолку и банку с кофе. Автоматически она насыпала в кофемолку кофе – ровно 80 грамм на чашку – не больше и не меньше. Автоматически нажала на кнопку запуска – держать ровно 30 секунд – не больше и не меньше. И только когда девушка засыпала молотый кофе в турку и поставила ее на огонь, Эллин заметила, как дрожат руки и сотрясаются плечи от беззвучных рыданий у ее девочки. Миссис Хэмптон резко встала со своего места, несмотря на мучивший ее последнее время артрит и непроходящие боли в спине, и за секунду оказавшись рядом с дочерью, крепко обняла ее за плечи, попутно ласково вытирая слезы, ручьем бежавшие по ее щекам.
- Мы справимся, малышка… Справимся…
Кофе давно и безнадежно сбежал, залив идеально чистую поверхность стеклокерамической плиты мутно-коричневой жижей, а они все еще стояли, обнявшись. Обнявшись, плача, что-то шепча друг другу. Так они стояли еще долго, пока, наконец, не раздался звонок в дверь.

Нехотя оторвавшись от рук матери, Лиллиан открыла дверь. На пороге стоял Майкл. Такой красивый, уверенный в себе… В недоумении он взглянул на опухшие от слез глаза жены, а затем и на тещу, появившуюся из кухни. Небрежно опустив большую спортивную сумку на пол возле двери, он прижал к себе девушку, и, приподняв двумя пальцами ее подбородок, заглянул ей в глаза.
- Что произошло? – озадаченно спросил он, - Не успела на очередную распродажу сумок от Hermes?
Не выслушав ответ, и привычно чмокнув в нос Лиллиан, Майкл разулся и прошел в гостиную, где сразу же уселся на диван и, пошарив рукой вокруг себя, нащупал пульт от огромного телевизора последней модели, занимающего собой полстены. Щелкнув пультом, мужчина блаженно откинулся на мягкие подушки дивана и удовлетворенно вздохнул.
- Что у нас на ужин, Лил? - громко крикнул он, стараясь перекричать звуки футбольного матча, раздающиеся из динамиков телевизора, - Я голодный, как волк.
Из детской немедленно раздался рев проснувшейся Алисии, и Лиллиан поспешила к ней. Миссис Хэмптон вошла в гостиную. Руки ее были скрещены на груди, брови нахмурены, и весь ее вид не предвещал ничего хорошего.

- Сделай потише, Майкл, - женщина села на диван рядом с зятем, все еще не разжимая рук, - Мне нужно поговорить с тобой…
Вернувшаяся через полчаса Лиллиан застала остатки слез на лице матери и растерянность на лице мужа. Растерянность на лице Майкла сменилась твердой решимостью, когда он подошел к жене и покровительственно обнял ее.
- Обещаю, все будет хорошо. Мы найдем лучших врачей, обещаю тебе. Ты слышишь меня? Ты веришь мне?
Со слезами на глазах девушка кивнула.

ДНЕВНИК

Две недели… Всего лишь две недели, и ни днем больше, потребовалось им, чтобы до основания разрушить все мои мечты, не оставить камня на камне от моих надежд, навсегда уничтожить мои планы. На протяжении всех этих двух недель, 14 дней, 336 часов меня не оставлял страх. Вернее, сначала это был лишь страх… Постепенно он сменился ужасом. Все эти 2 недели меня не оставляла робкая, боязливо выглядывающая из-под все увеличивающейся кипы листков с результатами моих анализов, надежда. Надежда, что все обойдется. Что всего этого нет на самом деле. Что вот-вот я проснусь. Пускай в холодном поту… Пускай с отголоском крика на губах… Пускай со слезами, застывшими в уголках глаз… Но проснусь. И пойму, что ВСЕ ЭТО лишь сон. Ужасающе реальный, невероятно яркий, но все же сон. Клянусь, за эти 14 дней я исщипала себе все руки. Мои руки сплошь покрыты синяками. Я отчаянно пыталась ущипнуть себя побольнее, чтобы наконец проснуться. Ничего не вышло. Не получилось. Все было напрасно. Теперь на моих руках синяки, и на столе передо мной аккуратно отпечатанные на компьютере – шрифт Times New Roman, размер 12 – листки. Мой приговор. Приговор, подписанный размашистой подписью доктора Робертса – витиеватая, занимающая собой добрых полстроки (Частная клиника …), сухой подписью доктора Уоткинса – просто фамилия, небрежно чиркнутая убористыми буквами (Больница …), лаконичной подписью доктора Хесса – жалкая закорючка, наверняка первые буквы имени и фамилии Э и Х (Госпиталь …).
Именно их, докторов Робертса, Уоткинса и Хесса мне посоветовали, как лучших онкологов города. Светил медицины. Адептов Асклепия. Именно к ним я пошла в надежде, что они скажут мне, что доктор Келлер ошибся («Жалкий дилетант» - скажут они… «Да что он понимает в онкологии» - скажут они… «У вас ничего серьезного» - они скажут именно так, я была в этом уверена). Именно они назначили мне множество анализов, занявших почти 14 дней («Вам нужно пройти УЗИ, МРТ, сдать кровь на СА-125» - все эти буквы и цифры, ничего для меня не значащие, пустой звук, не более того… Пустой звук до тех пор, пока я не прошла через все это…). Именно они вызвали меня к себе, чтобы сообщить результаты…
- Что со мной? (В глазах мольба, в груди гулкая пустота, в руках платок, безжалостно сминаемый сведенными до судороги пальцами… И еще надежда. Где-то там, глубоко в душе…)
- Миссис Стюарт… (Доктор Робертс откидывается назад в своем кресле с высокой спинкой, снимает очки в золоченой оправе – почему, ну почему меня сейчас так волнует вопрос, какой именно фирмы эта оправа? Похоже на Армани, хотя я бы не исключила и Ферре)…
- Лиллиан… (Доктор Уоткинс наклоняется к столу,  начинает с преувеличенным вниманием перебирать бумаги на своем столе – почему, ну почему меня сейчас так волнует вопрос, какие именно бумаги он сейчас так пристально разглядывает? Похоже, результаты анализов крови, хотя я бы не исключила и заключение УЗИ)…
- Деточка… (Доктор Хесс, неловко поведя локтем, сбрасывает на пол целую кипу листков со своего стола – почему, ну почему меня сейчас так волнует вопрос, куда именно приземлились эти листки? Похоже, под стол, хотя я бы не исключила и шкаф)…
- Скажите правду… (Я прошу сказать правду, но не знаю, хочу ли я ее услышать. Не знаю, не представляю, не имею понятия. Когда вещи получают название, они начинают существовать. «Не говорите этого слова – рак» - должна бы была попросить я, но не могу произнести ни слова. Я в панике. Сердце колотится так, что, кажется, оно может заглушить слова доктора. «Говорите громче» - должна бы была попросить я, но не могу произнести ни слова. Руки продолжают уничтожать ни в чем неповинный кусочек батиста…)…
- Результаты анализов подтвердились… (Доктор Робертс вынимает платок из нагрудного кармана накрахмаленного халата и начинает задумчиво протирать и без того идеально чистые стекла очков. Ну надо же, я ошиблась, это были Гуччи. Теперь я ясно вижу эмблему на изящно изогнутой дужке)…
- Можно почти с уверенностью сказать, что у вас… (Доктор Уоткинс извлекает из стопки, лежащей перед ним, снимок и демонстрирует его мне, словно я могу знать, что означает странное затемнение в одной из областей. Ну надо же, я ошиблась, это были результаты томографии. Теперь я ясно вижу маркировку в уголке листа)…
- Рак… (Доктор Хесс ныряет под стол, чтобы через несколько секунд победно продемонстрировать мне собранные листки, зажатые в руке. Ну надо же, я ошиблась, это была тумба со стоящим на ней нелепым кактусом в нелепом горшке в виде дырявого ботинка. Теперь я ясно вижу белоснежный уголок еще одного листа, незамеченного доктором)…
- Я умру? (Скажи «Нет», скажи «Нет», скажи «Нет», черт тебя дери! Зря я что ли платила почти тысячу долларов за прием… Высиживала огромную, кажущуюся бесконечной очередь, в больничном коридоре… Ехала в эту дурацкую клинику через весь город… Скажи «Нет»! Прошу тебя, скажи «Нет»…)
- Мы не можем сказать точно… (Доктор Робертс вскидывает руку в извинительном жесте и достает из кармана мобильный телефон. «Слушаю…» - говорит он. Он полностью погружается в разговор, совершенно не заботясь о мыслях, крутящихся сейчас в моей голове, и вызванных его словами. «Не можете сказать точно ЧТО? Проживу ли я еще год? Увижу ли я, как вырастет моя дочь? Стану ли я старухой и буду ли нуждаться во вставной челюсти?»)…
- Ясно лишь одно, болезнь уже в запущенной форме… (Доктор Уоткинс берет ручку и начинает что-то лихорадочно записывать в моей карте. Он полностью погружается в записи, совершенно не заботясь о мыслях, крутящихся сейчас в моей голове и вызванных его словами. «Болезнь уже в запущенной форме… Насколько она запущенна? И как могло получиться, что я запустила ее? Произошло ли это тогда, когда я, полностью отдавшись воспитанию дочери, совсем забыла о себе? Или, может быть, она уже давно дремала в моем организме, выжидая удобного случая, чтобы проснуться и заявить о себе в полную силу?»)
- Нужна биопсия. Тогда мы точно сможем сказать, какая форма рака у вас… (Доктор Хесс, пытаясь дотянуться до чего-то, зачем-то вдруг понадобившегося ему, почему-то лежащего на другом конце стола, роняет на пол стаканчик со вставленными в него ручками. С сухим стуком они рассыпаются по полу, и доктор снова наклоняется под стол, чтобы собрать их. Он полностью погружается в поиск, совершенно не заботясь о мыслях, крутящихся сейчас в моей голове и вызванных его словами.
Рак…
Нелепое существо с огромными клешнями и тонкими усиками, нелепо передвигающееся задом наперед. Тип – членистоногие. Подтип – ракообразные. Или ракообразные – это отряд? Неважно…
Созвездие, самое неприметное из всех зодиакальных созвездий. Состоит из 2 ярких, 2 тусклых, 60 слабых и 99 слабейших звезд. Находится в Северном полушарии. Или в Южном? Неважно…
Один из 12, дружно взявшихся за руки (клешни, хвосты и другие конечности не в счет), знаков зодиака. Мне нравятся люди этого знака. Мужчины-Раки очень нежны, спокойны и уступчивы. Или они не так уж спокойны? Неважно…
Болезнь, притаившаяся в недрах моего тела. Пробравшаяся, как вор, и теперь медленно убивающая меня. С каждым днем отвоевывая все новые и новые позиции, как полководец, с уверенной улыбкой устанавливающая на покоренной территории моих органов, знамя метастазов. Или там было какое-то другое название? Нужно будет уточнить у доктора Келлера, потому что это – важно.
Не может быть, чтобы это случилось со мной… Я всегда была хорошей девочкой. Золотой девочкой. Которой удавалось все, за что бы она ни взялась. Удавалось лучше, чем остальным…
Это нелепая, чудовищная ошибка. Люди часто ошибаются…
Смущаясь, отдавая в руки продавца пятидолларовую купюру вместо положенной десятидолларовой («Простите, я отвлекся, пытаясь подсчитать, смогу ли я себе позволить вон те чудные золотые часы…»)… Запыхавшись, приходя на встречу станцию метро Гайд-Парк, вместо оговоренной станции Ист-Парк («Простите, я отвлекся, пытаясь сообразить, как лучше добраться – с одной или двумя пересадками…»)… Неуверенно окликая на улице прохожего, вовсе незнакомого, вместо приятеля, живущего в этом же районе и носящего похожий плащ («Простите, я отвлекся, пытаясь успеть за зеленый сигнал светофора, вот-вот поменяющегося на желтый, а затем на красный…»)…
И, наконец, ставя чудовищные диагнозы хорошим девочкам. Ведь я была хорошей девочкой, правда?...)
Ноги моей больше не будет ни у одного из этих докторов. Светил медицины. Адептов Асклепия. Потом что прийти к ним снова – означало бы то, что я поверила. А я не верю, не верю, не верю…

*1 – турецкий народный ударный инструмент
  2 – турецкий народный струнный инструмент
  3 – Я о тебе думаю…
       Я вспоминаю, я думаю…
       Я вспоминаю твои зеленые глаза.